Они сходны драматургически. В обеих нет традиционной фабулы, то есть цепи действий, поддающихся пересказу. Обе делятся на три "акта": лагерный тренаж новобранцев, полный унижений и жестокости, собственно военные действия и горькое осознание бессмысленности этого героизма без внятной идеи и цели. В обеих война дана с точки зрения ее участника, от первого посвящения в салаги до заматерелого вояки, истерически готового сложить голову неизвестно за что. В обеих психологическая атака на участников достигает запредельных напряжений, и даже обмоченные штаны, так взволновавшие критиков женского пола, исправно наличествуют и в "9 роте" и в "Морпехах". Есть там и сентиментальная нота, которая особенно возмутила критиков в "9 роте": там герой в минуту тишины сидит в поле красных маков, в "Морпехах" он встречает лошадь, заблудившуюся в дыму, ищущую защиты и ее не находящую. Сцена не менее душераздирающая и, с моей точки зрения, столь же необходимая.

"Морпехов" сделал режиссер Сэм Мендес, известный фильмом "American Beauty" (1999), который у нас вышел под названием "Красота по-американски". Сделал как свой ответ сходным по теме антивоенным лентам "Апокалипсис сегодня" /Apocalypse Now/ (1979) Копполы и "Охотник на оленей" /Deer Hunter, The/ (1978) Чимино, для непонятливых вставив в свою картину эпизод вертолетной атаки из "Апокалипсиса" и по какому-то незначительному поводу как бы случайно дав на экран титры картины Чимино. С "Охотником" мы сравнивали и картину Федора Бондарчука "9 рота". Кинематограф двух стран настойчиво обращается к теме бессмысленности бойни, которую по воле политиков должны пройти ни в чем не повинные, оторванные от нормальной жизни и доведенные до состояния зверей парни.

Имея в виду неписаный закон нашей критики считать, что все свое заведомо хуже заграничного, я почти не сомневаюсь, что "Морпехов" будут ставить в пример "9 роте" — вот, мол, правда жизни без прикрас. Между тем это первый случай за многие годы, когда наше кино вчистую выигрывает на одном поле с американцами. Там, где в американском фильме действуют лишь два персонажа с характерами — герои Джейка Гилленхаала и Питера Сарсгаарда, окруженные вполне безликой массой, в русском предстает полнокровный актерский ансамбль, и каждый надолго застревает в памяти. В американском фильме противник представлен призрачными фигурами, данными эффектным общим планом, — они с неизвестной целью являются и так же непонятно исчезают. В российском же "духи" материализуются в характеры, лаконично, но хорошо проработанные драматургом и режиссером. И они несут в себе главное открытие для зрителей: у этих людей пустыни есть своя правда, о которой ослепленные яростью герои даже не думали.

Впрочем, призрачность этих фигур в фильме Мендеса входит в его тему. Американцев любые "другие" с их правдой и неправдой традиционно не интересуют — они сосредоточены на "своих парнях". Размытые фигуры людей с верблюдами играют в фильме ту же роль, что ветряные мельницы в "Дон Кихоте" — символизируют несуществующего, придуманного больным воображением врага.

Львиная часть более чем двухчасового метража картины отведена акклиматизации героя в новых условиях казармы. Положенная в ее основу книга автобиографична и похожа на дневник новобранца. Новобранец грезит о карьере морского пехотинца — гиперсексуального мачо в ловко сидящей униформе, готового к подвигам военным и любовным, — парня с плаката. А встречает его тупая муштра, унизительные ритуалы, грязь, пот и блевотина, чистка нужников, одиночество среди себе подобных, жажда в пустыне и сексуальная голодуха. И нормальный парень постепенно становится "крутым ублюдком", доведенным до нервного срыва и истерически жаждущим стрелять — уже неважно, в кого и зачем. Этот процесс и составляет сюжет фильма. Военный синдром — его тема.

Все эти сверхчеловеческие перегрузки должны иметь какой-то финал, а главное, какой-то смысл. Но врага нет и нет. То налетевшая американская авиация разбомбит своих же, то морпехи наткнутся на гниющие останки какого-то давнего боя, то горизонт вспыхнет факелами подожженных невидимыми иракцами нефтяных скважин. Экран нальется багровым, и эти почти монохромные кадры выжженной и уже непригодной для жизни земли — самое сильное впечатление от фильма. Восприятию космического ужаса этих эпизодов сильно вредит сознание, что они созданы в основном компьютерным способом и имеют мало отношения к реальным картинам войны в Заливе. Но это художественное произведение, и нам пора привыкать к тому, что кино перестает быть фотографическим и все чаще обращается к компьютеру, воплощая свободную от правдоподобия фантазию автора.

Финал не поражает оригинальностью. Герой вернется к обычной жизни, но видения пережитого его уже не отпустят. И отчаянное сознание того, что человек свершил невозможное, дошел до полной ручки, но так и не получил случая сделать хоть один выстрел, равно сознанию, что целая жизнь прошла впустую.